Моя соседка Марина, уезжая в Оптину пустынь, заявляет мне громко и назидательно:

- За моим присмотри пару дней. В холодильнике борщ, до моего приезда хватит.

Она не просит, нет. Я вообще не помню, не знаю ее просящего тона или извиняющихся интонаций. Она чеканит условия громко, членораздельно, и я на несколько минут принимаю эти условия как единственный способ реабилитироваться за невозможность поехать в Оптину. Потом я ропщу. С какой стати я должна оправдываться за свою занятость, с какой стати должна пасти соседского парня далеко не идеального поведения? Марина всегда жалуется на него: плаксив, колюч, вечно с претензиями. Но главное, что беспокоит Марину, – слышать ничего не хочет про храм, не постится, даже назло ей, матери, уплетает жареные, с мясом, пирожки, купленные у метро в самый разгар поста. Скандалы у них постоянно. Особенно громким, злым и некрасивым был недавний скандал из-за нищей, которую Марина привела в дом, пожить. На возражения сына она заявила:

- Запомни, добрые дела – в спасении души. Это семена, урожай от которых соберем мы в Царствии Небесном. Твой урожай скуден. Женщина поживет пока у нас. Это не обсуждается. Ты понял?

- Хорошо, путь живет, только без меня. Пока она здесь, ноги моей в квартире не будет, – и, хлопнув дверью, ушел.

Нищая осталась. Марина помыла ее, напоила чаем, постелила чистую постель. Ближе к ночи отправилась искать сына. Когда Марина после безуспешных поисков сына вернулась домой, нищая была уже навеселе. Она обнаружила в баре у Марины бутылку коллекционного кагора и опорожнила ее себе в удовольствие. Надо отдать должное соседке: она и после этого не вытолкала бедолажку за дверь, простила ей ее самоуправство. «Я сама виновата. Надо было спрятать кагор, а я про него забыла. Искушение…» – она глубоко вздохнула.

Я слушала Марину и переживала какое-то двойственное чувство Мне далеко до нее, я вряд ли привела бы домой грязную бомжиху, нянчилась с ней, простила ей кражу. А Марина – привела и нянчилась, и простила. Конечно, это поступок, на который способны немногие. Но что-то упорно царапало по сердцу, не давая ему возликовать от добродетелей ближнего. Сын. Они поменялись местами. Он ушел на место бомжихи, на улицу, в подворотню, а она взгромоздилась на его диван на чистые простыни, в его чашке заваривала Марина чай своей непредсказуемой гостье. С щербинкой добро? А может, это мое немощное сердце защищается от собственного несовершенства?

Нет мира в их доме. Но ведь помню – был. Маленький Кирилл светлокудрый мальчик, любимец семьи, радость мамы. Куда уходит любовь из любящих сердец? Почему остывают родственные чувства? Марина пережила смерть мужа. Молодая женщина долго выходила из потрясения. Маленький сын на руках, отчаяние в сердце. В беде и обрела она Господа, стала ходить в церковь, исповедоваться. Нашла работу по душе: редактировала тексты в одном православном издательстве. Новая, неизведанная доселе радость богообщения, церквные праздники, так украшающие жизнь. Марина оживала на глазах, сын подрастал, рана от потери близкого человека затягивалась. И вот сын уже почти взрослый.

Марина и Кирилл по очереди заходили ко мне облегчить душу. Марина частенько, Кирилл – один раз. Навеселе. Взвинчен и несчастен. Нахален и беспомощен.

- Неужели все верующие такие? Она же меня не слышит! Я ей говорю, что рубашек чистых не осталось, она мне – что сегодня среда и до котлет не дотрагиваться. Конечно, это пустяки, и котлеты, и рубашки, но я хочу жить по-человечески! А она то бомжиху приведет, то последние деньги в монастырь отвезет, а до получки сидит на хлебе и воде. Но пусть сидит, если ей нравится. А я не хочу…

Кирилл вдруг расплакался. Большой, нескладный, он размазывал слезы кулаком, а они лились ручьем по его несчастному лицу.

- У всех матери как матери, а у меня верующая…

Я испугалась его слов. А что если навсегда прорастет в нем неприязнь к верующему человеку и образчик материнской жизни окажется пагубным для его непрозревшего еще сердца. Мы называем себя православными поспешно, торопимся к горним высотам, а сами и на вершок не в состоянии приподняться от греховной, крепко держащей земной тверди.

Как сказать обо всем Марине, какими словами указать ей на ее явные духовные ошибки, не задев самолюбие, не обидев неосторожным словом? В чем вина Марины? В том, что молится за своего сына, в том, что бросается на помощь чужому человеку не раздумывая?

И вдруг (как всегда это бывает вдруг) – случайно взятая с полки книга, случайно открытая страница, случайно брошенный взгляд. Преподобный Симеон Новый Богослов: «Смотри не разори своего дома, желая построить дом ближнего». Вот в чем причина Марининого неблагополучия. Она торопится с постройкой чужого дома, она спасает заблудшие души знакомых, незнакомых, случайно встреченных. А свой дом неприбран, неухожен, безрадостен. И сыну в ее доме неуютно. Она уехала в Оптину и вернулась через два дня. А вчера до поздней ночи мы решали с Кириллом, как сообщить матери потрясающую новость: девочка, с которой Кирилл встречается, ждет от него ребенка. Но пока я раздумывала, Марина сообщила мне свою потрясающую новость:

- Хочу в монастырь уйти. Кирилл уже взрослый, не пропадет, поеду за благословением к старцу.

- Тебе надо думать о другом, ты скоро будешь бабушкой.

Марина испуганно смотрела на меня. А я, торопясь, боясь, что она перебьет и не дослушает, сказала ей все. Про ее доброту к бомжихам и равнодушие к сыну, про ее грязную квартиру с немытыми два года окнами, про желание спасти весь мир и неумение потерпеть собственного страдающего сына. Она не перебивала меня Потом молча встала и ушла. Я не видела ее неделю. Оказывается, она все-таки поехала к старцу, но вернулась какая-то побитая, притихшая. Ко мне не заглядывала. Но зато пришел Кирилл.

Чудеса: мать окна моет. Плачет, правда, носом хлюпает, но моет. А еще я у нее нашел книгу «Воспитание ребенка». В бабушки готовится. Спрятала среди своих духовных книг, а я нашел.

- А ты-то что искал?

- Помните, Вы говорили, что есть такой Симеон Новый Богослов, у него много мудрых мыслей. Хотел почитать…

На душе стало легко и радостно. Все с Божьей помощью образуется все устроит премудрый Создатель. И заблудшее сердце вразумит, и понятие добра скорректирует, и научит самому главному – любви жертвенной и прекрасной.

- Хочешь кофе, Кирилл? Я заварю тебе свой любимый, по-турецки.

Кирилл смотрит испуганно:

- А разве можно? Мать говорила, что кофе по-турецки православным пить нельзя. Турки же – мусульмане.

- Ты что-то перепутал, – я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. – Кофе здесь ни при чем…